йцйцйцц

Он стоит буквально в тридцати сантиметрах от неё, скалится, рычит и готовится к финальному рывку. Рывку, который решит всё. Расставит долгожданные точки, уберет злоебучие многоточия, сотрёт ненужные запятые и поставит большую жирную точку в конце. В конце их истории. И в жизни. Нет смысла тянуть за яйца дальше. Больно. Скучно. Невыносимо. За четыре долгих года только страдания, непонимания и мучения. Они оба натерпелись, они оба устали. И пара волшебных уикендов не умоляла общей глубины их жизненной жопы. Они погрязли. Погрязли в каком-то тягучем липком дерьме. По горло. Они тонули. Топили друг друга. Единственным человеком, который протягивал им руку и тянул вверх был Тер. Но он не спасал. Он делал только хуже. Потому что они поднимались на пару часов, а потом с оглушительной болью вновь падали вниз. И уходили в дерьмо с головой. Было только хуже. Унизительнее. Больнее. И вот сейчас произошло также. Тер протянул родителям руку, помог подняться, когда они стояли там, на крыльце. Они взлетели на пару часов. Посмотрели ящик, поели пиццы, повозились в Рауди. Почувствовали себя семьей. А потом Тер ушел. Опустил руки. Перестал тянуть родителей вверх. И они вновь сорвались. Но теперь они рисковали погрязнуть не в теплом тягучем дерьме, а разбиться. Разбиться о скалы. Потому что даже дерьмо имеет свойство заканчиваться. Как и терпение. А уж терпение Честера и подавно. И, знаете, он действительно был готов убить Дилан. Его Дилан. Единственную женщину в жизни, которая была нужна. Да, с ней он чувствовал себя плохо. Но без неё, О, мой Бог!, еще хуже. И это не давало покоя. Швыряло из стороны в сторону, долбило молотком по вискам, вставляло под ногти иголки, выжигало кожу горячим железом. Ломало. Медленно, но верно. С наслаждением. Хотелось ОРАТЬ. От боли. От отчаяния. От безысходности. Но он не мог. Потому что криком он рисковал разбудить сына.  Сын. Единственное, что сдерживало. Честер чувствовал, что нужен Теру. А Дилан… Он ей не нужен. Она сама по себе. Она слишком сильная, чтобы терпеть рядом кого-то сильнее. Она решительная, уверенная, мужественная. Она – мужик. И он ей не нужен. Он она была НУЖНА ему. Она. Дилан. А не мужик внутри её. И Честер был готов выть от отчаяния, лишь бы она позволила себе быть слабой. Потому что иначе слабым был он. А Честер… он предпочел бы сдохнуть, чем проявить слабину. Ведь он мужик. Охотник. Добытчик. Зверь.
Зверь, которого девчонка загнала в клетку. Он не мог сидеть в клетке.

Выдыхает. Открывает рот. Виновато поднимает глаза. Говорит. «Прости меня».

[audio]http://pleer.com/tracks/5776257mFeQ[/audio]
Он стоит буквально в тридцати сантиметрах от неё, скалится, рычит и готовится к финальному рывку. Рывку, который решит всё. Расставит долгожданные точки, уберет злоебучие многоточия, сотрёт ненужные запятые и поставит большую жирную точку в конце. В конце их истории. И в жизни. Нет смысла тянуть за яйца дальше. Больно. Скучно. Невыносимо. За четыре долгих года только страдания, непонимания и мучения. Они оба натерпелись, они оба устали. И пара волшебных уикендов не умоляла общей глубины их жизненной жопы. Они погрязли. Погрязли в каком-то тягучем липком дерьме. По горло. Они тонули. Топили друг друга. Единственным человеком, который протягивал им руку и тянул вверх был Тер. Но он не спасал. Он делал только хуже. Потому что они поднимались на пару часов, а потом с оглушительной болью вновь падали вниз. И уходили в дерьмо с головой. Было только хуже. Унизительнее. Больнее. И вот сейчас произошло также. Тер протянул родителям руку, помог подняться, когда они стояли там, на крыльце. Они взлетели на пару часов. Посмотрели ящик, поели пиццы, повозились в Рауди. Почувствовали себя семьей. А потом Тер ушел. Опустил руки. Перестал тянуть родителей вверх. И они вновь сорвались. Но теперь они рисковали погрязнуть не в теплом тягучем дерьме, а разбиться. Разбиться о скалы. Потому что даже дерьмо имеет свойство заканчиваться. Как и терпение. А уж терпение Честера и подавно. И, знаете, он действительно был готов убить Дилан. Его Дилан. Единственную женщину в жизни, которая была нужна. Да, с ней он чувствовал себя плохо. Но без неё, О, мой Бог!, еще хуже. И это не давало покоя. Швыряло из стороны в сторону, долбило молотком по вискам, вставляло под ногти иголки, выжигало кожу горячим железом. Ломало. Медленно, но верно. С наслаждением. Хотелось ОРАТЬ. От боли. От отчаяния. От безысходности. Но он не мог. Потому что криком он рисковал разбудить сына.  Сын. Единственное, что сдерживало. Честер чувствовал, что нужен Теру. А Дилан… Он ей не нужен. Она сама по себе. Она слишком сильная, чтобы терпеть рядом кого-то сильнее. Она решительная, уверенная, мужественная. Она – мужик. И он ей не нужен. Он она была НУЖНА ему. Она. Дилан. А не мужик внутри её. И Честер был готов выть от отчаяния, лишь бы она позволила себе быть слабой. Потому что иначе слабым был он. А Честер… он предпочел бы сдохнуть, чем проявить слабину. Ведь он мужик. Охотник. Добытчик. Зверь.
Зверь, которого девчонка загнала в клетку. Он не мог сидеть в клетке.
Но осталось немного. Еще пара долгих  секунд, три быстрых выдоха, одно движение руки… и клетки не будет. Он освободится. Прутья, глухо хрустнув, сломаются. Как кости. Её кости. Ну же, Дилан, дай только причину. Скажи что-нибудь. Кашляни. Подавись. Сглотни. Хоть что-нибудь. Взмахни ножом. Попробуй вонзить острие ему в живот. Назови его долбоебом. Хоть что-нибудь. Поверни ключ в замке клетки. А остальное он сделает сам.
Выдыхает. Открывает рот. Виновато поднимает глаза. Говорит. «Прости меня».
НЕТ. Это не то. Не то, что он хочет сейчас слышать. Забирай свои слова назад, Милейшее создание!. Кидайся на него с ножом, называй последним гандоном на земле, разбивай ему губы и нос, царапай, кусай – делай, что хочешь. Но только не извиняйся! ЭТО НЕ ТО. Ты не должна извиняться. Ты должна ненавидеть. Так хочет Арес. Так хочет зверь. Но не Честер…
Он тяжело отводит голову в сторону, закрывает глаза и выдыхает. Успокоился. Прутья растворяются. Клетка исчезает. На месте её появляется большое ржаное поле. Такое тихое. Спокойное. Умиротворенное. Он САМ построил эту клетку. Но он не может её разрушить. Да и мой дом справа с ней. Главное, что рядом она. Дилан. Наконец, слабая, уставшая и беззащитная. И Беннингтон чувствует, что нужен ей. Что она зависит от него. Что ей без него сложно. Вот что важно. В такие моменты плевать на взлеты, падения и приземления в дерьмо или скалы. Плевать на лопнувшее терпение. Плевать на все. Потому что ему стыдно. Стыдно за то, что он прав. Но какой в этом толк, если женщина его плачет?
[audio]http://pleer.com/tracks/1104982cV4[/audio]
- Тише, - шепчет, поворачивая голову вперед. Глаза его уже серо-зеленые, не багровые. И грустные. Виноватые. Он притягивает Дилан ближе к себе за плечи и прижимает к груди. Он уже и забыл, что где-то в её руках нож. – Мы разгребем все это дерьмо, обещаю. Только не плачь, - Какой кошмар! стыдно. И опять больно. И все-таки женские слезы это жесть. Чувствуешь себя желторотым птенцом перед стаей коршуном. Теряешься. И в душе не ебёшь, что делать дальше.